Это, безусловно, метафора. Метафора, перенесенная из биологической области на изучение медиа. Ecology — экология с древнегреческого — учение о доме, и в более в расхожем понимании — учение об окружающем мире. Когда мы говорим «медиаэкология», мы понимаем, что окружающий нас мир состоит не только из биологических объектов, но в том числе и из технологий, с помощью которых мы взаимодействуем, коммуницируем, передаем сообщения. То есть, мы живем в медиа среде.

Медиаэкология как метафора появилась на рубеже 60−70-х годов. Безусловно, после нее возникло еще много различных способов говорения о медиасреде: мультимедиа, трансмедиа, полимедиа. Эти концепции дополняют друг друга, причём медиаэкология здесь выступает как такой фундамент, на котором дальше мы достраиваем башенки. Поэтому если мы сегодня, в 2018 году, будем говорить про подход, который возник на рубеже 60−70-х, мы не отстанем от жизни, а будем уверены в своём фундаменте.

Основной месседж медиаэкологии про то, что мы живем в медиасреде. Медиумы, которыми мы пользуемся, не плавают как отдельные рыбки в аквариуме. Это не только инструменты, но и взаимосвязанная, трансформирующаяся окружающая среда, на которую мы влияем, и которая на нас влияет. Media ecology как раз изучает взаимовлияние человека и медиасреды.

Концепция появляется в 60−70-е годы ХХ века в Северной Америке. Там уже приходит в каждый дом телевидение и различных участников общественной дискуссии начинает волновать влияние телевидения на детей-подростков, на школьное образование. Возникают рассуждения о том, что есть какая-то среда, формируемая этим телевидением и вступающая в конфликт с книгами. В то же время активно обсуждаются идеи Маршала Маклюэна, который и предложил, что медиа — это среда. Эта идея была с энтузиазмом воспринята Нилом Постманом, который был чуть младше и являлся его учеником. Постман был лично с ним знаком, но под его руководством не писал никаких работ.

Нил Постман — учитель английского языка и литературы, учитель родной речи. И его очень волновало то, как формируется речь у школьников, как они читают книги, и какова роль телевидения во всём этом. Поэтому он взял идеи Маклюэна и стал их применять уже в педагогике. Когда Маклюэн приезжал в США, у них была коллаборация, и это отразилось на некоторых работах Маклюэна, где он уделил большее внимание изучению влияния медиа на образование.

Собственно, метафору медиаэкологии популяризовал Нил Постман. Для него это был новый междисциплинарный подход, который позволит изучать влияние медиа на людей. При этом есть целая дискуссия о том, кто придумал слово медиаэкология. Постман приписывал это слово Маклюэну, но биограф Постмана Лэнс Стрейт изучал тексты Макьюэна, в том числе его письма, и нашел только в одном письме это слово. Поэтому Лэнс Стрейт предлагает считать, что это все-таки метафора Постмана.

Если Маклюэн предлагает нейтральную позицию в исследовании медиа, то для Постмана очень важна критика медиа, оценка влияния медиа с точки зрения морали, с точки зрения человеческого блага, добра и зла. Медиаэкология для него — это и медиаактивизм в том числе. Другое их отличие в том, что Маклюэн изучает медиасреду как материальную, так и нематериальную. Его волнует и роль колеса в истории человеческой цивилизации, и роль, например, романтизма. Для Постмана же материальные объекты представляют меньший интерес, он работал с языком, изучал семантику, лингвистику и так далее. Для него медиасреда — это среда символическая, состоящая из различных знаков, символов и дискурсов. Он берет технологии как некоторое априори и, в отличие от Маклюена, не анализирует, собственно, саму техничность.

При этом нельзя сводить всю медиаэкологию к Маклюэну. Члены media ecology association говорят о том, что медиаэкологические идеи можно найти и у авторов, которые родились, жили и умерли до появления термина или даже задолго до 20 века. Например, считается, что работа Вальтера Беньямин про произведения искусства в эпоху технической воспроизводимости очень медиаэкологическая. Она входит в must read, опубликованный на вот сайте ecology assosiation. Или Сьюзан Сонтаг, которая иногда обращалась к идеям Маклюэна, но не считала себя медиаэкологом.

Итак, Маклюэн первым предлагает изучать медиа не через изучение отдельных медиумов, но как их совокупность и среду. Эта медиасреда постоянно трансформируется. Маклюэн предложил теорию трансформации, и для описания механизмов этой трансформации он предлагает инструмент, известный как тетрада медиа эффектов Маклюэна. Нельзя сказать, что он принимается всеми исследователями медиа. Мне этот инструмент нравится, несмотря на его такую большую широту применимости, как философское упражнение или как игра, с помощью которой можно говорить о технологии. И мне кажется, что про дизенгейджмент тоже можно поговорить с его помощью.

Она основана на идее Макьюэна о том, что в медиасреде есть фигуры и фон. Фигура и фон взяты из гештальт-психологии — предполагается, что одновременно в своем восприятии человек не может удержать всё сразу, что что-то отходит на фон, а что-то становится фигурой восприятия. Маклюэн очень широким мазком экстраполировал это на медиа среду — в этой огромной взаимосвязанности медиумов, которые окружают человека, что-то выходит на первый план, а что-то становится фоном. Например, с распространением компьютеров мы всё больше печатаем, а написание текста от руки отходит на задний план. Это не значит, что оно исчезает бесследно, просто мы больше фокусируемся на практиках печатания.

Далее Маклюэн предлагает 4 закона, по которым каждый новый медиум, появляющийся в медиа среде, начинает в неё встраиваться и что-то менять. Как такой шарик, который катится по куче разных поверхностей, перепрыгивая и дергая за всякие рычажки, начинает трогать другие медиумы и, таким образом, они начинают перемещаться из фигуры в фон, из фона в фигуру и так далее, и так далее.

Тетрада состоит из 4-х элементов: enhancement, obsoletes, retrieve, reversal. Каждый новый медиум, появляющийся в медиасреде, проходит через эти 4 этапа, они могут происходить хаотично. Эта тетрада может применяться на самых разных уровнях, как широко, так и очень узко. Её можно применить к отдельной функции в смартфоне или к развитию интернета вообще. Разберем поподробнее каждый из её элементов.

Для Нила Постмана информационная перегрузка, безусловно, была чем-то негативным. Одна из первых работ, в которой это звучит — «Развлекай себя до смерти», где он рассматривает формирование символического поля в развлекательном телевидении в 80-е годы в США. В ней он вспоминает 2 антиутопии: «О дивный новый мир» Хаксли и «1981» Оруэлла. Он говорит, что вот весь 20 век мы боялись, что случится как у Оруэлла, а случилось как у Хаксли. Он говорит, что перегруз развлекательными шоу приводит к тому, что люди становятся более подвержены манипуляции. Конечно, это антиутопичное эмоциональное, оценочное представление.

После этой книги он начинает заниматься темой новостей. В 90-е годы в речи «Информируй себя до смерти» он говорит о получении новостей и другой информации об окружающем мире. Он связывает информационную перегрузку и взаимодействие человека с такими понятиями как правда и ложь. Например стремление человека узнать правду и отсутствие подобного стремления. Для него информационная перегрузка была тем, что делает человека более сомневающимся. Он говорил о том, что человек в средние века был твердо уверен, что Земля плоская. Если бы ему кто-то сказал, что она не плоская, он бы списал это на происки дьявола. Современный человек постоянно получает какие-то новости о современных открытиях, о том, что где-то что-то случилось, становится перегруженным и в конце концов начинает сомневаться во всём и охотно верит даже в фейки. Эта тема сейчас всплывает в связи с темой постправды, с разговором о том, что электорат не стремится познакомиться со всей программой партии, за которую он готов голосовать. Люди готовы охотно поверить в то, что скажет тот человек, который им нравится, и не хотят проверять его слова.

Сегодня мы понимаем, что Постман описывает только одну стратегию адаптации к информационной перегрузке, но могут быть и другие стратегии. Например, резкое отрицание всего и недоверие всему, или прокачка навыков критического мышления.

Когда я проводила исследование, я нашла не так много людей, которые полностью отказываются от технологий. Большинство людей говорили, что полный отказ от технологий или цифровой детокс не для них. На мой взгляд, основная практика адаптации к перегрузке — это фильтрация разного рода. Мы не убегаем от технологий, не прячемся, а учимся отбрасывать ненужное. Эта фильтрация может быть неосознанной, неотрефлексированной, например, в том случае, когда человек не может ответить на вопрос, по какому принципу он не читает те или иные новости в ленте, почему он от чего-то отписался. Я заметила, что часть моих информантов говорили, что всю правду о мире узнать невозможно. Это очень интересно, потому что чуть раньше социально приемлемым считалось держать руку на пульсе всех новостей, быть в курсе того, что происходит. Сегодня это абсолютно необязательно, нормы меняются.

Конечно, важно понимать, что имеется в виду под технологиями, об отказе от которых люди говорят. С точки зрения медиасреды Маклюэна и книгопечатание, и письменность также являются технологиями. И мы, отказываясь от одних технологий, не можем отказаться от всех. В дискурсах, о которых мы говорим сейчас, люди воспринимают под технологиями в основном электронные гаджеты. Поэтому, когда кто-то говорит, что отказывается от технологий, то он, скорее всего, расставляет приоритеты и отфильтровывает одни технологии от других.

Своим студентам на занятиях я давала задание побыть немножко в детоксе, дня три. Одна студентка рассказала, что у неё гораздо более длительный опыт. Она поехала отдыхать за границу, и у неё украли смартфон. Две недели она гуляла по городу почти без связи и без возможности делать фотографии, и ей настолько это понравилось, что теперь она устраивает такой детокс в каждую свою поездку.

В Маклюэновском понимании медиасреда не заметна, пока не случится какая-нибудь поломка. Маклюэн сравнивает человека с рыбой, а медиасреду с водой. Пока рыбу на берег не выкинуло, она не понимает, что ей была нужна вода. Поэтому случайная ситуация, когда у нас сломался смартфон, может запустить процесс осмысления медиасреды, в которой мы живем.

У Нила Постмана есть книга «Технополия». В ней он тоже очень критически настроен по отношению к современным ему технологиям. Но интересный для нас момент — это его классификация практик использования технологии.

Как помыслить ту грань, где заканчивается технология просто как инструмент и что такое нейтральное использование технологий? По моему мнению, представить нейтральное использование технологий просто как инструмента невозможно. Даже будильник не нейтрален — он дает нам понятие о делении времени на некие отрезки. До изобретения часов существовало иное представление о ходе времени, о настоящем, прошлом и будущем. Банальный будильник является технологией, позволяющей нам поставить его на четко разграниченное время, на 7.15 или 7.17, и просыпаться не просто "на рассвете". Если же поэкспериментировать с цифровым детоксом и, скажем, исключить часы на день из своей жизни, то одни люди, умеющие четко определять время, продолжат следовать уже существующей технологии, а люди, "плавающие" во времени, будут следовать технологии совершенно иной, например, той, которую использовали люди с устной культурой, живущие по солнцу.

Для Маклюэна спиральное движение изменений технологий связано с оппозицией между устностью и письменностью. Он считал, что это два базовых типа передачи информации. Например, письменная речь как маленькая матрешка вкладывается в большую матрешку печатной книги. А печатная книга вкладывается в матрешку кинематографа. Телевидение рассматривалось как продолжение устной культуры, в которой есть живой и зримый рассказчик.

Конечно, любое разделение на две оппозиции — это всегда немножко редукция. Но если всё-таки поработать с этой концепцией устности/письменности, то по Маклюэну получается, что из них вырастают разные паттерны представлений о реальности . Например, письменность больше упорядочивает, больше делает всё гомогенным, рядоположенным. Чтобы что-то записать, надо приводить всё к одной форме. В случае печати оказывается важен даже размер и форма литер. Чуть больше возможностей мы имеем, выдалбливания иероглифы на пирамиде, если мы что-нибудь выдалбливаем на пирамиде, но мы всё равно подстраиваем их друг под друга. И таким образом мы начинаем воспринимать и другие пространства вокруг нас более гомогенными, ищем в них какие-то общие группы. Так, например, печатные издания, как считает Бенидикт Андерсон, стали подспорьем для идеи национальных сообществ — когда ты воображаешь других, незнакомых тебе людей, похожими на себя, потому что в газетах все описываются схожим образом.

Интернет — это спорный медиум. Многие сопоставляют его с новым витком устности. А Умберто Эко говорил, что интернет — это наоборот, новый виток письменности по сравнению с телевидением. Интернет очень разнороден, от чего же отказываются люди в нём, когда возвращаются, например, к линейной книге? Возможно потому, что они сталкиваются с тем, что всё не упорядочено, очень гетерогенно, разнородно. Им может быть страшно от этой разнородности, хочется какого-то упорядочивания в жизни. Здесь можно вспомнить Рашкова с идеей презент шока. Он пишет про то, что когда на нас обрушивается куча разнородных источников информации, мы как раз и теряем упорядоченность. Теряются линейные связи прошлого, настоящего и будущего, которые так прекрасно можно прочувствовать, погрузившись в галактику Гутенберга.