В самом словосочетании «цифровая этнография» есть немало сомнительного. У интернет-исследователей под подозрением находится зыбкое понятие «цифровой», которое обозначает нечто отдалённое от «аналогового» мира, но при этом не имеет позитивного содержания. Для антропологов, этнографов и фольклористов использование слова «этнография» по разным причинам может быть болезненным, так как мы не найдём консенсуса по поводу того, что считается теорией, а что — методом.

Эти две оговорки необходимы, чтобы начать разговор о том, что это за метод и как его использовать. Во время двух онлайн-школ интернет-исследований, проведенных клубом любителей интернета и общества, мы несколько раз обращаемся к нему, и составляя учебные материалы, и непосредственно выходя в поле. Поэтому мы будем говорить в первую очередь о том опыте, который сформировался в ходе этой работы: междисциплинарном и и прикладном.

Те же методологические принципы применяются и в цифровой этнографии, но в другом контексте и на других объектах — включённое наблюдение проводится на форумах и в видеоиграх, интервью берутся с помощью скайпа, а описанию с помощью дискурс-анализа подвергаются ролики на ютубе. Теоретические основания этого подхода разнообразны: это и символический интеракционизм (Маркхам), и социальная антропология (Бёлсторф), и визуальные исследования (Реттберг).

Мы написали этот текст, вдохновившись эссе Аннет Маркхэм «Что бы сделал Малиновский, если бы у него был интернет». Её подход позволяют разложить всё по полочкам. Мы советуем вам, прежде чем отправиться в поле, попробовать определить, что означает каждый элемент в вашем исследовании. Например, если вы этнографируете видеоблогеров, что будет вашим полем? Как вы будете связываться с информантами, если вам нужно будет брать у них интервью? Каким образом вы выстроите работу с архивами? Что будет артефактом, а что — вашей заметкой?

Конечно, на многие вопросы можно дать ответ только в ходе полевой работы, но стоит заранее иметь в виду, что они возникнут. Итак, из чего состоит этнографическое исследование в интернете?

Когда этнографические исследования того, что происходит в интернете, только начинались, в ходу были обозначения «кибер» и «виртуальный». Происходящее в интернете представлялось мало связанным с офлайн-миром. С тех пор оба эти понятия существуют наравне со словом «цифровой», но нам кажется важным провести здесь разграничение. Виртуальной этнографией чаще называют изучение особых виртуальных миров: компьютерных игр, анонимных форумов и других мест в интернете, где люди идентифицируют себя способом, никак не связанным с их кругом общения и паспортными данными в материальном мире. Например, это исследования Тома Бёлсторфа про Second Life [Boellstorff, 2008].

Когда мы говорим об изучении, например, групп в ВКонтакте или чатов в мессенджерах, где все представлены своими реальными именами, слово «виртуальный» едва ли будет уместно. Ведь современные пользователи часто общаются с помощью социальных сетей со своими офлайн-знакомыми. Мы вряд ли станем называть виртуальным общение одноклассников по телефону. Так и в случае социальных сетей чаще речь идёт о всей совокупности отношений с конкретными людьми, и эта совокупность не делится строго на реальную и виртуальную.

Есть авторы, которые разделяют все эти обозначения, например, Кристин Хайн, в своей книге «Virtual Ethnography» [Hine 2008]. А Ади Кунцман, наоборот, использует их как синонимичные.

Мы говорим сейчас о цифровой этнографии, используя метафору пространства. В классической книге Кристин Хайн используется обозначение интернета как пространства взаимодействия (cite for interaction). И это, конечно, неслучайно. Цифровой этнограф работает с интернетом как пространством, а не инструментом и не частью жизни, неотъемлемо находящейся с нами [Markham, 2004]. Вероятно, сейчас это основное отличие, которое отделяет цифровую этнографию от не-цифровой, в которой, конечно, используются и другие метафоры.

Так же, как этнографы отправляются в определённое место, цифровой этнограф обращается к форумам, вступает в паблики и группы, читает комментарии ютуберов и смотрит сториз (stories) в инстаграме. Если читателя смутит обилие незнакомых слов, являющихся незамысловатой калькой с английского, можно считать это экзотическими обозначениями пространств и племён. Но эти «племена» не отделены от нас физическими границами, пользователи совершенно разных ресурсов могут ехать по соседству в метро или учиться с вами в одной группе, наконец, жить в одной семье. Эта разделённость на уровне практик при локальной близости формулирует важную миссию цифровых этнографов: они, одни из немногих, понимают различия языков. Значит, на исследователе лежит большая ответственность.

Как же цифровому этнографу работать с полем? Понятно, что у офлайновых антропологов с «вхождением в поле» чуть проще: приезжаешь в леса Амазонки или рабочий квартал в крупном городе, и вот оно — поле.

А где и в какой момент начинается поле у онлайн-этнографа? Она на уровне языка, практик, интерфейсов, участия? От того, как вы определите границы поля, будет зависеть и работа с информантами, и способы наблюдения. Так, если вы изучаете субкультуру, то по специальным словам можете понять, что на этом ресурсе люди обсуждают свои внутренние вопросы. Бывает, что отличаются практики или формы участия. Но важно иметь в виду, что-то, что кажется вам странным или необычным, просто отличается от привычного для вас, и доверять своей интуиции осторожно.

Проводить ли наблюдение только в онлайне? Как влияет офлайн-контекст и нужно ли его исследовать? С годами различить онлайн и офлайн становится всё сложней. Есть уже немало исследований, которые обращаются к практикам взаимодействия человека и гаджета или интернета, но сбор материала происходит офлайн. если вы наблюдаете за действиями человека в смартфоне, то для изучения некоторых вопросов знать содержание его действий необязательно. Появление таких исследований — полностью в оффлайне — связано с тем что интернет перестал быть стационарным и стал карманным. Такой подход использует Константин Глазков, исследуя нормативность использования смартфонов и VR в городском пространстве. Но иногда, наоборот, нужно наблюдать в том числе и за тем, что делает пользователь в интернете.

Так устроены были исследования Дэниела Миллера и его коллег в проекте Why we post. Они наблюдали сообщества в офлайн-среде и анализировали их взаимодействия в интернете. Это 2012 год. В 2018 году представляется, что граница онлайна и офлайна будет меняться и дальше, во многом размываясь.

Наблюдение нужно документировать. К фотографиям и письменным заметкам добавляются скриншоты, записи с вебкамер, аудио и видео-материалы. Как проводить границу между наблюдаемым и случайно замеченным (вопрос, важный и для традиционной этнографии, но не будем забывать о нём)? Какие принципы ложатся в основу сбора информации, когда вся она на поверхности и доступна?

Кажется, что работа наблюдателя в интернете сходна с работой архивиста. Но ведь дело не только в том, чтобы прочитать все тексты, которые написаны, например, на форуме. Антрополог не может полностью устраниться от соучастия, иначе сбор материала превратится в коллекционирование. У участия свои сложности. Опять же, если речь идёт об этнографии онлайн-игры, всё понятно: участвовать значит играть вместе с другими. А если мы занимаемся блогами? Нужно ли писать в комментариях? Или достаточно ежедневного чтения?

Важно решить, с какой информацией вы работаете. Ади Кунцман в своём занятии на первой онлайн-школе клуба любителей говорила о трёх базовых элементах исследования:

1. Мы можем смотреть на слова, на то, что люди говорят и как они это говорят. Это может быть текстуальный анализ, литературный или дискурсивный.
   
   
2. Мы можем смотреть на визуальный ряд: например, фотографии в интернете, мемы, картинки, видео. Так, если мы изучаем тему политического конфликта между двумя странами, то можем посмотреть, как она отражается в селфи, в мемах. Как пишет Джилл Уолкер Реттберг, это исторически связано с историей искусства, visual studies. Причём там тоже подходов много: что на картинке, что за картинкой, композиция, кто на ней есть, кого нет, как эти онлайн-объекты перемещаются и изменяются, какова динамика их присутствия на разных интернет-площадках.и почему выбран именно такой подход [Rettberg 2014].
   
   
3. Мы можем смотреть на поведение, тогда это будет социальный анализ — что человек делает. Тогда вы исследуете, как люди в соцсетях воспринимают проблему, что они о ней пишут или чего не пишут, что говорят в комментариях, или как они формируют твит, или как они изображают это, серьёзно или карикатурно, какие жанры они создают и используют в сети, когда пишут пост, как шерят.
   
   

Каждое исследование по цифровой этнографии предполагает отчасти новый набор инструментов. Нам нужно отвечать на вопрос о том, кого мы считаем акторами, что такое авторство, допустимо ли рассматривать вместе изображение, текст и хэштег (и какую роль может играть такой объект как хэштег), насколько материально онлайн-пространство, и так далее. Кроме того, артефакты в интернете существуют в особой среде: мы не можем изъять артефакты из контекста, необходимо анализировать и его тоже. Нецифровой этнограф проводит похожую работу, за тем исключением, что он всегда будет понимать, где находится он сам по отношению к полю. В цифровой этнографии позиция всегда более зыбкая, поскольку зыбко и понимание тела и присутствия. Поэтому этические и методологические вопросы оказываются так важны.

Вопросы этики после постколониального поворота активно обсуждаются и применительно к методам обычной, оффлайновой этнографии.

Но если мы говорим об изучении онлайновых сред и объектов, возникает целый ряд дополнительных сложностей.

Например, разграничение личного и публичного пространства — тема, обострившаяся в последний год (скандал с Cambridge Analytics, суд на Цукербергом, принятие закона GDPR). Глобальные сборы, казалось бы, доступных всему миру данных спотыкаются о локальные контексты и индивидуальные понимания границ приватного и публичного в интернете. Как отмечают Аннетт Маркхам и Элизабет А. Бьюкенен, люди могут хорошо понимать степень публичности выкладываемой информации, но использование её в другом контексте может шокировать людей. Так, некоторые отмечают, что онлайн-дневники и социальные сети для них — это площадки, где они чувствуют себя в наиболее приватных условиях по сравнению с офлайном. Бумажные дневники легко могут найти и прочитать родители, например, а если человек живёт в большой семье или в деревне — интернет оказывается местом обретения желанного личного пространства (Миллер).

Новые этические сложности, возникающие во время интернет-этнографии, связаны с уходом анонимности с онлайн-площадок. Платформы и приложения требуют авторизации с использованием личных данных, достоверная информация является залогом принятия на работу или получения скидок на государственные услуги. А это значит, что человека всё проще идентифицировать. Занимаясь цифровой этнографией, исследователю нужно помнить о рисках, которые может повлечь сбор и публикация любой информации об исследуемых людях. За легкодоступностью и объективированностью разных интернет-данных — сохранить картинки и цифры, сделать скриншот интерфейса, гораздо проще, чем сохранить информацию о контексте при оффлайновых исследованиях, — легко забыть об их плотной связи с людьми, а о самих людях думать как об источнике данных. Для того, чтобы этого не происходило, в университетах и исследовательских сообществах создаются комитеты по этике (при AOIR, UCL и т. д.), Но даже несмотря на чёткие требования, выставляемые этими комитетами, пока кажется, что «этических» вопросов больше, чем ответов.

У этических правил есть и иная цель, кроме защиты исследуемых групп. Соблюдение базовых этических норм для исследователя -— как своеобразная практика гигиены и заботы о себе. Ведь мы тоже являемся пользователями и иногда живём в том же поле, что и информанты.

Кроме того «неправильно» проведённые исследования могут не принять к публикации. Это, в свою очередь, может повлиять на репутацию исследователя в академической среде и на массовые представления об интернет-исследованиях как таковых. Так, «вдохновлённые» действиями маркетинговых исследователей пользователи твиттера и других соцсетей ставят в своём профиле дисклеймеры о том, что их информация является персональной и не должна использоваться в исследованиях без их согласия.

Можно руководствоваться «высоким» исследовательским интересом и верить, что любое исследование, которое приносит новое знание, полезно и хорошо, ведь наука — это полезно и хорошо. Но хорошо и полезно для кого? Здесь обычно происходит переход на абстрактные понятия в уклоном в глобализацию. Если мы будем смотреть на отдельных людей и конкретные сообщества, понятие «пользы» и «хорошего» придётся адаптировать. Что, если полученная информация может сделать исследуемую группу уязвимой? Или если исследуемая вами группа не хочет, чтобы её изучали и распространяли знания о ней? Часто этот вопрос не рассматривается, но если задуматься о том, почему исследователи вообще могут пренебрегать им, мы увидим знакомую и не очень приятную структуру власти — исследователь обладает ресурсами и возможностью исследовать, описывать и распространять полученное знание. За ним стоят инфраструктура, сообщество, гранты и институт академической карьеры, которые легитимируют почти любые его действия в рамках исследовательского формата.

Чтобы получше разобраться в том, как устроена этика в исследованиях, Аня Щетвина составила тьюториал.

Сборник «Digital Ethnography: Principles and Practice» [Pink et al, 2016].

Еще один свежий сборник, «The Routledge Companion to Digital Ethnography» [Hjorth et al, 2017].

Площадкой для международного научного обсуждения является рассылка и портал «The Media Anthropology Network» Европейской ассоциации социальных антропологов (EASA). С 2004 года они устраивают регулярные онлайн-семинары.