— Сейчас я постоянно имею в виду явление отключения, я часто рефлексирую на эту тему. Это явление — естественная и постоянная часть моих ежедневных занятий. Когда я перехожу дорогу или когда я веду обычный разговор, это для меня не является чем-то особенным. А вот пользование гаджетом я осознаю как определённое, отчасти изолированное от внешней среды действие. Возможно, это связано также с тем, что я — преподаватель дисциплин в области коммуникаций, и техническое средство является для меня объектом постоянного интереса. Всё это не мешает мне забываться и пропадать в интернете, но моя рефлексия выделяет пользование гаджетами из повседневной жизни.

— Первое, что мне приходит в голову, это некая концентрированность действия, заключённая в этом 'чёрном ящике'. Стул, на котором мы сейчас сидим, — это тоже технология. Чем отличается стул от мобильного телефона? Мне кажется, это отличие будет связано с нарастанием возможностей. У стула есть ограниченное число потенциальных возможностей. А у смартфона их вроде бы больше. Но при этом, если мы сделаем шаг в истории назад к какому-нибудь паровозу или к какому-нибудь простому электрическому устройству и дальше к какому-нибудь рычагу, с помощью которого Леонардо да Винчи предполагал метать тяжёлые предметы на далёкие расстояния, то мы каждый раз будем сталкиваться с подобной концентрацией действия и определённой непредсказуемостью. И эта неопределённость нарастает с концентрацией дополнительных действий, заключённых в наши 'чёрные ящики'.

Мне кажется, метафора 'магии' и идея чуда имеют большое значение для технологии (об этом см. у Умберто Эко). В конце концов, получая определённый результат, мы очаровываемся им и очаровываемся технологией, так как мы были бы очарованы магией. Если мы очень активно взаимодействуем с чем-то, мы в этом разбираемся и это перестаёт быть для нас какой-то неизвестностью, сложностью. Мы можем с этим взаимодействовать быстрее, и тогда люди, которые с нашими технологиями не имеют такого опыта, смотрят со стороны на нас, как на тех, кто выполняет какие-то магические действия. Возможно, так родители видят своих детей, которые играют в сложные компьютерные игры и делают что-то очень ловко и быстро.

Конечно, есть разные уровни специалистов и кто-то прекрасно может объяснить, почему работает та или другая, конкретная технология. И вместе с тем, поломка зачастую вызывает вопросы даже у них. Мне кажется, впечатление от поломки технологии иногда почти не отличается от нашего впечатления от грома или от какого-то другого необычного природного явления.

Сложно сказать, что было раньше: почти неолуддитское прозрение о разросшейся роли средств коммуникации, или моё занятие со студентами, на котором мы вместе обсуждали проблему организации времени в технологизированном мире. На том занятии я утверждал, что технологии являются потребителями нашего времени.

Мои студенты возразили мне и сказали, что намного быстрее позвонить другу по телефону, чем ехать на другой конец города. В ответ я сказал, что единократная экономия времени порождает наше желание пользоваться. В итоге ради единократной экономии мы пользуемся технологиями очень много, много времени посвящаем их обслуживанию — мобильные телефоны нужно покупать, заряжать, обновлять, ремонтировать.

А ещё я предложил им проверить это на себе. Это был спонтанный шаг, и я не предполагал, что они на это решатся. Но уже на следующей неделе несколько студентов захотели поделиться своим опытом. Это было очень интересно, это большой опыт. Причем такой опыт, который они получили в результате простого действия — не нужно бежать марафон, не нужно отказываться от еды на сорок дней. Не нужно что-то чрезмерное делать, наоборот, нужно что-то не делать. После первого короткого опыта уже следующей группе студентов я предложил поучаствовать в полноценном исследовании — им нужно было неделю не пользоваться гаджетами, интернетом и молчать. То есть почти полное отключение от коммуникации. За несколько лет, в общей сложности, более сотни человек приняло участие в этом исследовании. Там были не только студенты, но люди разных возрастов и профессий. Моё самое главное впечатление — это разнообразие опыта. Казалось бы, мы вдруг оказываемся в одинаковых условиях, мы не пользуемся сетью, не пользуемся гаджетами. Но при этом выводы и впечатления оказываются крайне разнообразными, и этого разнообразие больше, чем каких-то одинаковых эффектов.

— Конечно же, я склонен говорить о технологиях как о среде, и я обычно протестую против использования слова «инструмент», применительно к технологии. На мой взгляд слово «инструмент» подразумевает, во-первых, нейтральность этого явления, а во-вторых, наше полное им владение и контроль. На мой взгляд технологии не нейтральны и не контролируемы нами полностью. Но это некое моё убеждение, конечно, нужно бы его проверять. Что касается участников этого эксперимента, мне кажется, что они начинали с того, что говорили о гаджетах как об инструментах. Много было эмоциональных высказываний о том, что гаджет — это способ получения информации, инструмент для поиска и выполнения работы. Гаджет — способ договориться о встрече, и способ эту встречу не пропустить. Если у меня нет гаджета, то мне нельзя написать, я не могу ответить. Но начиная с восприятия гаджетов как с инструментов, мне кажется, участники приходили к восприятию технологий как среды. Говорилось о том, как технологии или как отсутствие технологий сказываются на образе жизни. Как меняются режимы, как меняется ареал твоего существования. Одно из моих любимых наблюдений участников — в отсутствие технологий некоторые начинали в большей степени зависеть от самых ближних, от тех, кто находится рядом с ними. Потому что эти ближние становятся посредниками между человеком и большим миром. Ближние могут принимать звонки и объяснять, почему данный индивид пропал с радаров. Ближние могут доносить необходимую информацию, могут быть источником важных сведений. Например, прогноз погоды — если обещают дождь, то без техники я об этом никак не узнаю. Ближний может позаботиться о том, чтобы человек был одет должным образом. Эта зависимость может быть тягостной, может оказаться совсем нежелательной для человека. И может сказаться на его самостоятельности, на его ощущении вот своей свободы и независимости. И, мне кажется, вот здесь проявляется роль технологии в создании особой среды. Здесь человек уже рассуждает не просто о том, что можно сделать с помощью этого инструмента, а о том, как меняется его жизнь, как меняется ситуация вокруг него.

Вообще, отказ от технологии, конечно же, — это способ понять, как устроена коммуникация в целом, и как устроена коммуникация с помощью технологий. И отказ от привычных способов коммуникации оказался большим опытом.

Выяснилось, что сложно не общаться, живя в большом городе, сложно не взаимодействовать. Одна из больших проблем — отказ от форм вежливости.

Трудно было не здороваться и не прощаться, не благодарить. Вот это было сложно. Самые большие мучения они испытывали как раз в ходе контактов, особенно со знакомыми людьми, не знавшими об участии в эксперименте. И не с членами семей (можно пережить), а, скажем, с соседями, со знакомыми, которым нельзя было сказать «здравствуйте», «спасибо, до свидания». Приходилось кивать, улыбаться и компенсировать неиспользование технологии чем-то другим. Приходилось как-то более экспрессивно демонстрировать свои эмоции для того чтобы не обидеть человека. И вот это стало таким большим открытием в себе и в том, как устроено общение. Есть ещё одно большое открытие. Многие предполагали, что сложности будут вызывать контакты с незнакомыми людьми — например, в магазине, в такси, в поликлинике незнакомые люди будут как-то резко реагировать на происходящее, а со своими удастся договориться. Всё оказалось с точностью до наоборот: самые большие конфликты у участников эксперимента были с родственниками и друзьями. Если участником был студент, то родные сетовали и бурно выражали свое недовольство очередным идиотизмом, который придумали в университете: Преподаватели возмущались, друзья и подруги говорили: «Какая ты мне после этого подруга, если ты тут со мной отказываешься общаться ради какой-то глупости?» Особенно очаровательно: «Ну, что тебе стоит. Ну, давай ты со мной сейчас поговоришь, а в дневнике напишешь, что ты не разговаривал?».

Конечно, нужно гордиться такими участником эксперимента, которые не шли на такие провокации. А в городе не было зафиксировано ни одного случая, когда бы случайный человек в сфере обслуживания, в такси, в кафе повел себя неадекватно. Было опасение, что люди в очереди будут злиться из-за того что какая-то дурочка не может объяснить нормально языком. Оказалось, нет — видимо, большой город на то и большой, что он привык к какому-то разнообразию. И все ждали, все были готовы реагировать на эти другие сигналы, реагировать на указание пальцем, все были готовы к кивкам, никто не возмущался, когда необходимо было долго выяснять, каким способом будет оплачена покупка. И это было открытие для участников эксперимента.

Многие участники начинали использовать записки. В связи с записками примечательно явление взаимности в выборе технологии для коммуникации. Иногда собеседники участников эксперимента переходили на те же средства коммуникации, начинали писать записки. И участники эксперимента им писали: «Зачем ты это делаешь? Ты же можешь мне сказать!». Это какое-то стремление к консенсусу, стремление навстречу. Но это происходит автоматически, неосознанно. Хотя, казалось бы, написание записки требует больших усилий.

— Да, да, да. У одной моей приятельницы была такая история: сестра пришла к ней и задала вопрос: «Я хочу ответить на твой пост. Ты хочешь, чтобы я тебе ответила так или оставила комментарий у тебя на стене?» Я точно уже не помню, каким был ответ, но в конце концов получился комментарий на стене. Вопрос этот я помню очень хорошо. Мне он тогда показался очень интересным и ярким. Это была младшая сестра, она тогда была школьницей. И то, что она сделала, это можно назвать каким-то таким естественным чувством, таким порывом. Это такое ощущение важности формата.

— Многие участники эксперимента заканчивали свои дневники обещанием или рассуждением о том, что было бы неплохо регулярно проводить подобные опыты. Но у тех, с кем мне удавалось обменяться впечатлениями после какого-то времени, повторения не было. Что касается опытов такого принудительного «детокса», мне кажется, что «детоксы» остаются ударными акциями, законченными действиями. Участники не возвращались к эксперименту, не говорили о том, что этот опыт повлиял на изменение их действий в обычной жизни. И если из полутора сотен тех, кто принял участие в эксперименте и вёл дневники, кто-то и пытался воспроизвести этот опыт в дальнейшем, то таких были единицы. Мне кажется, есть два разных режима. Вот режим детокса со стороны другим людям очень понятен и поэтому, как мне кажется, не очень интересен. Интереснее другой режим, когда человек продолжает поддерживать обычные взаимодействия — ходит на учёбу, на работу, взаимодействует с родными и близкими, с друзьями, с собеседниками, но делает это делает это иначе, в каком-то приглушенным режиме. Как будто уменьшает громкость, уменьшает своё цифровое присутствие, свой цифровой след. Detox аскеза, отшельничество — это опредёленная поза, узнаваемая фигура, существовавшая в культуре очень давно. Глядя назад в историю, мы можем заметить подобные практики. Это всегда что-то особенное, и к такому человеку мы можем относиться с большим пониманием, чем, к тому, кто не отвечает, негодяй, на письма вовремя, не берёт трубку мобильного телефона, когда ему звонишь.

— Тебя изгоняют отовсюду, тебя изгоняют с карнавала, когда ты снимаешь маску. Да, в какой-то момент, когда понимают, что это не твоя карнавальная роль, тебя могут прогнать. И правда, оказывается, что невозможность среднего как раз подчеркивает этот дуализм, жестокое разделение на карнавал и пост. Они перемешанные, но как вода и масло, они не растворяются друг в друге — мы можем находить участки такого вполне себе аскетичного морализаторства, ригоризма и нетерпимости, находить вот такие островки посреди интернет-карнавала.

Конфликты возникают тогда, когда не признается разница этих двух режимов, этих двух форм современной жизни. Когда мы делаем вид или искренне не понимаем, не пытаемся взаимодействовать с другой формой организации жизни.

Но здесь, в конце концов, всё упирается в политические возможности. Мы сейчас здесь объявим карнавал, или мы сейчас здесь объявим пост. И вопрос в том, можно ли сейчас сохранять эту цикличность традиционного календаря, традиционного общества, по крайней мере в том виде, в котором мы себе представляем традиционное общество, в котором цикличность карнавала сменялись постами. Сейчас этой цикличности нет. Карнавал и пост существует одновременно, в один и тот же момент, в одном и том же географическом пространстве. Может ли наступить какой-то более-менее глобальный откат от карнавала, когда люди устанут и придут к посту? Мне кажется, нет. При этом и не дано третьего, опыты отключения это вполне подтверждают. Вот этому убавленному свету, убавленной громкости нет места. Либо ты перестаёшь валять дурака и ведёшь себя по-человечески, либо ты объяснишь, что с тобой происходит, мы потерпим, но будем периодически тебе намекать. Вот эти постоянные уколы присутствуют во многих дневниках, близким очень трудно принимать тебя, когда ты немножко не такой.

— Когда мы с Полиной Колозариди и еще другими коллегами устраивали раз в месяц медленные дни, мы обсуждали возможности медленной жизни и более осознанного использования средств коммуникации. И эти медленные дни были связаны ещё и медленной организацией. Возникал парадокс: у нас была страница в фейсбуке о том, что не надо пользоваться фейсбуком. Но мы думали об этом так: мы берем на себя работу и заботу фильтровать хаос информации, выбирать то, что будут читать наши единомышленники, люди, которым тоже интересна тема медленной жизни. Мы предполагали, что внедрение в культуру принципов и ценностей медленного общения может быть полезным и удачным. Например, появятся тихие зоны в общественных местах. Кафе и рестораны, в которых либо будет музыка приглушена, либо её не будет вовсе. Места с приглушенным освещением. Места в которых запрещено пользоваться телефонами.

И мы предполагали, что существует эта возможность со стороны организации выступать инициаторами подобных изменений. Но это по-прежнему большой вопрос, потому что у быстрой жизни слишком много преимуществ и сторонников. Бизнес социальных сетей — это бизнес быстрой жизни.

Есть и другая сложность. Одно из моих любимых исследований Intel несколько лет назад опрашивал людей по всему миру, пытаясь понять отношение к технологиям. Самыми большими луддитами выступили молодые люди, живущие в городах-миллионниках. Люди двадцати лет, живущие в Лондоне, Нью-Йорке, Париже говорили о том, как технологии разрушают их жизнь, изолируют их от мира, заставляют их что-то делать. Самыми большими поклонниками технологического развития выступили женщины, живущие в Индии старше 40 лет.

Мы не знаем не только к чему это нас приведет, но и вообще необходимо ли нам туда идти. Мы говорим о технологиях, тем самым мы уменьшаем информационную нагрузку, противостоим дискомфорту от неопределенности, пытаемся как-то с этим дискомфортом совладать, пытаемся его как-то обозначить, объективизировать, назвать его. А когда мы что-то называем своими именами, мы это как будто себе подчиняем. Вполне себе магия.