О каком родительском опыте мы говорим как о современном? Почему современный родитель неохотно апеллирует к опыту своих собственных родителей? Вариативен ли современный родительский опыт? И что значит сейчас быть «хорошим родителем»?

Об этом рассказывает наш лектор — Катерина Поливанова, профессор, доктор психологических наук, научный руководитель Центра исследований современного детства Института образования НИУ ВШЭ.

А вот текст о Центре исследований современного детства, который написала Елизавета Сивак, тьютор курса и директор центра.

Вопрос: Очень часто в современных текстах о том, как правильно воспитывать детей, мы видим отсылки к тому, что было сто-двести лет назад в жизни крестьянской общины. Например, в текстах про естественное родительство есть описание того, сколько кормили грудью, как носили ребёнка всегда с собой. Почему принято ссылаться на эти давние времена, а не на то, как наши родители воспитывали нас, например?

Ответ: Мне очень нравится этот вопрос, и он кажется мне провокативным. У меня, конечно, нет однозначного ответа на него. История XIX века, деревенской или городской культуры, описана, предъявлена в каких-то устойчивых формах. Тут слово «форма» очень важно. Например, ритуалы, таинства крещения, подбор крёстных. И эти картинки зафиксированы, то есть мы можем к ним относиться как к чему-то якобы нам понятному. Но мы себе не задаём вопросы, сколько детей при этом выжило, какой процент на фоне другого населения это был, существовала ли региональная специфика. Видим какой-то зафиксированный образ. Я думаю, что это фантом, на самом деле.

Чтобы определить «современное», должен быть сконструирован разрыв с прошлым?

Любое конструирование, любое определение предполагает, что мы от чего-то отграничиваемся. Поэтому, описывая любой объект изучения, необходимо сказать, что его специфицирует, какие у него особенности. Мы выбираем нейтральное прошлое, зафиксированное в образах, картинках, песнях, плясках. Ему мы можем приписывать что угодно.

Когда мы говорим о современном родительстве, по поводу чего исследователи не ведут дебаты?

Мы сегодня говорим о высокой ценности родительства как такового. И возникновения, как я его называю, «головного» родительства. Это, естественно, не научный термин. Это выстраивание поведения не на основании вшитых в меня телесных практик (покачивание люльки, поднятие на руки), а построение искусственных: «Я так делаю, потому что понимаю, что это важно». «Этого я избегаю, потому что это может принести вред», — и так далее. То есть, вклинивается очень серьёзный интеллектуальный компонент. Чего, как нам кажется, раньше не было, по крайней мере, на таком глубоком уровне.

Мне кажется, это желание отрефлексировать, что я делаю и какие это может дать результаты, появилось где-то в 70-х годах ХХ века. И для самого реализующего практики субъекта дать ответ на эти вопросы — невыносимая задача, потому что он действует сегодня, а результат получает неизвестно когда. И неизвестно, результат сегодняшнего ли усилия он получит через двадцать лет. То есть в позитивистской парадигме этот вопрос не может быть решён, как мне кажется. Поэтому здесь возникает какая-то непонятность, но вместе с ней и иллюзия того, что, хорошо подумав, я могу поступить правильно, — вот это я бы рассматривала как одну из главных характеристик сегодняшнего родительства.

Чем вызвано обсуждение родительской самоэффективности и проблем, с ней связанных?

Самоэффективность — это готовность человека браться за решение задачи, которую он никогда раньше не решал. То есть у него изначально нет навыка, который обеспечит решение этой задачи.

Во-первых, жизнь в режиме многозадачности приводит к тому, что мы всё реже сталкиваемся с привычными для нас задачами. Даже каждый новый бытовой прибор, каждый новый телефон требует от нас освоения чего-то такого, чего не было в предыдущей модели.

Во-вторых, самоэффективность представляется мне очень гуманистическим подходом. В рамках этого подхода я просто верю, что, если постараться, у меня будет какой-то результат. Я буду это достигать. И в этом смысле качество моего родительства связано не с тем, что я умею хорошо делать, кипятить соски там, не знаю. Оно связано с тем, что мать говорит: «Да, я готова, я не буду отказываться от решения этой проблемы, я не буду её замалчивать, я буду пытаться её решать, даже если я заранее знаю, что её стопроцентно решить нельзя, я буду вкладываться в это». И вот примеры родителей, которые выхаживают своих трудных, «особых» детей и добиваются каких-то успехов — это примеры очень сильной и, опять-таки, гуманистически очень мощной самоэффективности, я бы сказала.

Поэтому я думаю, что проблема самоэффективности — это [ключевая] проблема сегодняшнего дня, а проблема родительской самоэффективности — это [ключевая] проблема сегодняшнего родительства. Низкая самоэффективность связана с высокой тревожностью. Это значит, что если мы хотим как-то с тревожностью работать, то нам надо как-то повышать самоэффективность родителей. Тогда они меньшего числа задачек будут бояться.

Если мы говорим об информационном обществе вообще в целом, то это обращение к теоретическому и экспертному знанию является одной из пяти характерологических особенностей информационного общества.

В чём мерить вариативность — самый главный вопрос. Естественное родительство и интенсивное родительство — это разные родительства? Альфа-родительство — это другое родительство? Вот здесь возникает много вопросов. Поэтому я бы просто остановилась на том, что сегодня многие образованные городские родители очень сильно опосредуют своё родительство какими-то теориями, пониманиями, авторитетными мнениями и так далее. А хорошо это или плохо, мы объективно в позитивистской традиции сказать не можем.

Можно ли говорить о том, что родительский опыт сильно различается в зависимости от региона и класса? Что влияет на дифференциацию опыта? Как влияют на неё медиа?

Мне кажется, что влияет, конечно, класс, но, чтобы точно ответить на этот вопрос, надо было бы провести аудит родительских практик. И на основании этого выделить какие-то группы, подгруппы, субгруппы. И очень может быть, что у нас ростки «головного» родительства будут погребены под грудой традиционных родительских практик. Этих самых шлепков, окриков, например, стремления отлучить ребёнка от груди или «не приучать его к рукам», что было характерно для середины ХХ века.

Повышенное внимание к этой теме — это не невинно, я бы так сказала. Если я зайду в любой детский магазин сегодня, то как уже несовременный родитель я не пойму, как использовать половину предметов. Родитель сегодня, в принципе, платёжеспособен, и ему нужно продать максимальное количество девайсов, теорий и так далее, за которые он так или иначе заплатит. У меня сугубо марксистское понимание этого процесса.

Участие в культуре оснащённого родительства — это новая городская культурная практика. Сейчас точно популярны публичные лекции, например, известных людей, полупрофессионалов, какие-то хэппенинги, театральные события, книжки — такие родительские занятия разного рода с детьми или без детей. Это очень специфично: есть «свои», которые понимают, что означает слово «слинг», и есть «чужие», которые это слово не понимают.

Что сейчас значит быть хорошим родителем и плохим родителем? И какие сейчас вообще есть образы родительства?

Мне кажется, что сегодня слова «хороший родитель» — это во многом про хорошее детство. То есть, я хороший родитель, если у моего ребёнка хорошее детство. Не такое детство, которое его приведёт к каким-то необыкновенным высотам, а детство в радость. И вот эта тема получения удовольствия сегодня, здесь и сейчас, от родительства и детства, от общения в семье — этот тренд очень важен.

Наша готовность приносить в жертву сегодняшние радости ради завтрашних достижений — «наша» я тут не случайно сказала, потому что речь о моём поколении родителей, — мне кажется, уходит, и на её место приходит позиция, что-то, что происходит здесь и сейчас, — это такой же актив моего ребёнка, как и подготовка к будущей профессии. Важно, что он будет вспоминать чудесные, прекрасные, радостные дни, проведённые в семье. Мне кажется, это инновация — такое «хорошее родительство» на сегодня.

Ну, а «плохой родитель» — мое мнение о том, что плохим сейчас считается, — это такой, который вместо себя поставил няню, кому-то ребенка перепоручил, вместо того, чтобы кровью собственной его питать или печенью, как в книжках.

Есть отдельные статьи о том, что родительские онлайн-сообщества и другие подобные площадки превращаются в своеобразные платформы формирования этих границ «хорошее — плохое». Там люди или критикуют что-то, что неправильно, или какой-то опыт нормализуется, например, тебе говорят: «нет, это нормально, что у вас ребёнок в три года не хочет ещё от груди отлучаться».

С другой стороны, когда мать одна дома с ребёнком, она испытывает растерянность и одиночество, ей нужна поддержка. Поэтому как обойтись без онлайн-сообществ, где можно эту поддержку как раз и найти?

Как сейчас родители узнают, как быть родителем?

Судя по всему, изначально им про это рассказывают врачи. Женщина начинает общаться с медиками в связи со своей беременностью. А ещё она начинает читать самую разную литературу, которая выглядит авторитетно или из-за авторов-профессионалов, или из-за подруг, которые эту литературу ей советуют.

Как устроена коммуникация самих родителей? Как родители передают эти знания, этот образ родительства друг другу?

Существует ядерное содержание и ядерный набор экспертов, чьё мнение так или иначе является авторитетным. Например, Г. Ньюфелд и люди, которые так или иначе примыкают к альфа-родительству. Дальше коммуникация, как мне представляется, строится в известной мере через ссылки на эти авторитеты, которые [ссылки] могут быть точными и правильными, а могут быть очень сильно искажёнными. Дальше начинается обмен, обсуждение каких-то вопросов, трудностей.

Люди учатся только на собственном опыте, как ни банально это звучит. То есть перенимания чужих практик почти не происходит. Например, две мамы предлагают своим сыновьям-одногодкам одинаковую еду: один с удовольствием её съедает, а второй плюётся. Пробиться через эту фатальность неудачи бывает очень сложно. И поэтому обмен практиками затруднён.

Специфическая черта современных родителей — обращение к экспертам. Как формируется и переопределяется позиция эксперта, и кто может занять эту позицию?

Я думаю, быть экспертом в этой сфере — значит подсесть на такую «эмоциональную иглу», потому что ты одаряешь людей каким-то бесконечным счастьем, ты решаешь те проблемы, из-за которых у них сердце побаливало. Это ненаучный ответ, естественно.

У родителей очень часто возникают затруднения. При этом перед глазами нет конкретного примера, которым можно было бы быстро воспользоваться, поскольку мы реже рожаем и живём в отдельных квартирах. Значит, нам нужно эти затруднения с кем-то обсуждать. То есть, есть запрос на экспертную позицию. За это экспертное мнение мы готовы очень много платить, и я сейчас не про деньги говорю, а про такой эмоциональный возврат за это. И поэтому эта позиция очень привлекательная.

Но следующая характеристика этой позиции — она безответственная. То, что я вижу в тех же соцсетях, — это советы или экспертная позиция, которые реализуются в виде провокативного совета. Например, если ваш ребёнок не хочет ходить в школу — пусть он не ходит в школу, через месяц запросится обратно. А если он не запросится обратно через месяц? То есть, я даю совет, но последствия этого действия родители будут расхлёбывать без моего участия.

Единственная позиция, которая была бы продуктивной, — это работа с личными неудачами, с личными трудностями. Обсуждение проблем может быть в форме терапевтических групп, тренингов, на которых мы работаем с проблемой, и пытаемся её смоделировать как-то, задать такие вопросы, которые заставят родителя самого видеть дополнительные опции.

Может ли родитель занять позицию эксперта?

Слово «эксперт», на самом деле, неопределённое. Многодетная мать, например, является ли экспертом? В принципе, да, но она является экспертом по отношению к тем проблемам, которые решала сама. Она с вашей уникальной ситуацией — с характерологическими особенностями вашего мужа, ваших детей, вашей свекрови, которая живёт вместе с вами — не знакома.

Причём родители сами иногда становятся лекторами на родительские темы. Мама-психолог с пятью детьми — в качестве кого может выступать? В качестве психолога или в качестве опытной мамы?

Её психологическое образование и её материнский опыт резонируют друг с другом и усиливают её воздействие на аудиторию. Здесь есть элемент завоевания популярности, потенциальной возможности зарабатывать на этом деньги — превращения материнства в профессиональную деятельность, фактически. Превращение мамы в такую профессиональную маму, маму-советчика — это не просто расширение её мамской жизни. Это расширение её идентичности.