Я начну с кинематографической иллюстрации. Есть известный фильм «Догвилль» Ларса фон Триера 2005 года. Этот фильм начинается с некоторого крупного плана места, в котором будут происходить основные события — собственно, деревни Догвилль, собачьей деревни. Обратите внимание, что взгляд Триера и наш зрительский — это взгляд социального ученого, социолога или антрополога, потому что сегодня до сих пор мы рассматриваем свои объекты, которые изучаем, будь то интернет или какой-то другой объект, как объект хорошо очерченный, имеющий границы; объект, в котором в основном нас, как социальных ученых, интересуют люди. Догвилль представлен там (это находка Триера) как город, нарисованный пунктирными линиями в чёрном ангаре: белым мелом или белой краской размечены улицы и дома, практически отсутствуют материальные объекты.

Они обозначают лишь некоторые символические точки; в одном из документальных фильмов я видел, как Триер заставлял актеров не смотреть сквозь стены — им было очень сложно этого не делать, они видели, что происходит на улице, находясь в своих домах. Мы, как социальные ученые, видим свой объект примерно так: мы исключаем из мира, который исследуем, вещи и животных. Собака в Догвилле обозначена пунктиром, как и кусты крыжовника, заборы, мост и многое другое.

В связи с этим хочется вспомнить требования по отношению к социальному исследованию двух известных теоретиков, непримиримых врагов; на самом деле, как это часто бывает, в науке враги говорят об одном и том же, поэтому и ссорятся: это Эмиль Дюркгейм и Габриель Тард. У Дюркгейма есть в предисловии к «Самоубийству» такая фраза:

Обратите внимание, что город, представленный в Догвилле, как объект исследования выглядит примерно так же: это то, что имеет четкие границы, это то, на что мы можем показать пальцем. А теперь требование Тарда. В книге «Законы подражания» есть небольшой пассаж, где он рассуждает о преимуществах статистики. И он говорит примерно следующее:

Опять-таки в Догвилле мы видим реализацию этого требования. И тем не менее, мы живем в мире, где дома не стеклянные, а объекты не имеют четко очерченных границ — мы не можем указать на них пальцем, потому что они все время выходят за пределы нашего взгляда, нашего внимания и наших способностей на что-либо указывать. В этом смысле поворот к материальному, который я пытался проиллюстрировать этим замечательным фильмом (или, скорее, киновзглядом), заключается в том, что мы вдруг обнаружили, что огромное количество критически важных объектов исключается нами из исследования. Делая акцент только на человеческом, только на взаимодействиях между людьми, между голыми людьми, которые живут в стеклянных домах в маленьких деревушках, мы забыли животных, материальные объекты и так далее, ряд можно продолжать. Антропологическое требование — что мы должны включить сюда и тех, кого мы долгое время называли туземцами — мы не воспринимали их как людей. И в этом смысле изучение их поведения или ритуалов тоже подходит под требования материального поворота. Обратите внимание, поворот к материальному это не только материализм, даже наоборот; дело в том, что материализм исходит из требования существования в некоторой единой субстанции.

Смотрите, важный текст, на который, пожалуй, стоит обратить внимание — это книжка Латура «Пересборка социального». Она переведена на русский язык, достаточно известна и популярна среди почитателей творчества этого французского автора, философа и социолога. Он говорит о том, что нужно бороться с социальным объяснением. Что такое социальное объяснение в социальных науках? Это признание за обществом некоторой раз и навсегда данной субстанции, которая для социального ученого определяет все остальное. Если мы интерпретируем технический артефакт, то мы говорим: этот технический артефакт имеет такие-то характеристики в контексте использования в данном типе общества. И мы описываем, соответственно, работу этого артефакта в каких-то социальных условиях. Латур же совершенно справедливо замечает, что это приводит к определенным ошибкам, потому что социальное является результатом, оно складывается из того, каким образом другие силы его будут определять.

Мне кажется, что нужно сделать шаг еще дальше, потому что Латур не может объяснить, каким образом существует такая простая штука, как, допустим, обычай или ритуал. Ведь очевидно (и это работает даже в мире технологий): пусть какая-то вещь материальна или задействует материальные артефакты, но то, что мы называем ритуалом, имеет некоторую эфемерную природу, нематериальную.

Эмиль Дюркгейм — автор, который, как мне кажется, задавал достаточно нетривиальный для социологии вопрос. Будучи одним из отцов-основателей дисциплины, он при этом пытался превратить вот это эфемерное социальное, которое не является материальным, в вещь; он предлагал рассматривать социальные факты как вещи, и за этой, казалось бы, метафорической фразой стоит очень серьезная задача. Он доказывал, каким образом то, что мы называем социальным, может воздействовать на людей. Дюркгейм продемонстрировал, что и ритуал, и этические правила могут людей принуждать к чему-то; они оказывают на людей давление, не будучи материальными вещами. Но у него также есть любопытные пассажи, где он рассуждает о такого рода союзничестве. Есть такая штука — флаг, за который некоторое количество людей готово умереть. Когда флаг возвращается с поля боя, он представляет собой всего лишь неприглядную тряпку, но эта неприглядная тряпка для тех, кто вернулся из боя, оказывается самой ценной вещью. Ну, мы знаем все эти вещи, связанные с расформированием частей в случае утраты флага и т. д. Понятно, говорит Дюркгейм, что флаг оказывается такой очень эфемерной штукой — в том смысле, что она не совсем наблюдаема. Флаг в этом смысле выражает некоторое единство группы, готовность людей вместе делать что-то ради некоторых ценностей и идеалов. И вот ценности и идеалы, о которых он рассуждает, являются нематериальными вещами, но в то же время вещами, потому что они заставляют людей определенным образом действовать. И даже в случае неприглядности этой тряпки, существует необходимость в материальном носителе — должна наглядно существовать штука, которую люди будут видеть и понимать, за что они будут умирать. Даже если это прожженный флаг, который выглядит жалко, потому что в него попадали пули и осколки. И этот альянс между носителем и идеалом достаточно часто описывается Дюркгеймом как некоторый ключевой для гетерогенной реальности альянс. Важно понимать, что гетерогенная реальность — это реальность, в которой происходит не только напряжение конфликтов между объектами; они могут заключать союзы, могут действовать вместе и т. д.

Все объекты и субъекты, с которыми мы сталкиваемся: вещи, или животные, или люди, потому что люди в этом смысле тоже действуют — оказывают сопротивление. Помните, как в мультфильме «Козлёнок, который считал до десяти» — животные не хотят быть посчитанными, люди не хотят, чтобы их описывали определенным образом, они не хотят быть помещенными в классы или в какие-то группы и т. д. Они сопротивляются, обманывая нас в интервью, специально или нет, они не подстраиваются под наши объяснения, под тот тип связи, который мы стремимся навязать, конструируя реальность. Люди не дураки, они могут пойти в другую сторону, чем мы ожидали, или вообще не собраться. Они не любят, когда их считают. Что значит «считают»? Мы рассчитываем, что построим людей в определённый порядок в соответствии со своим объяснением, своими ритуалами или даже в соответствии со своими тюремными камерами и учебными аудиториями, если использовать фукольдианский принцип организации пространства. Люди находят какие-то лазейки. Они сопротивляются подобного рода изучениям — как раз это сопротивление и уклонение являются интересными в исследовании технологий.

Если в общих чертах представить онтологию этого мира, стоит заметить, что мир состоит из огромного количества действующих лиц, имеющих совершенно различную природу. Эта природа разная и в этом, собственно говоря, весь смысл существования этого мира. Объекты, материальные или нематериальные, обладают силой или способностью изменять сегмент этого мира, больший или меньший, и, соответственно, наша задача как исследователей — учитывать огромное количество этих сил и понимать, что их конфигурация при каждом заходе в поле, при каждом взоре на Догвилль может быть совершенно другой (об этом будет ниже).

Что это означает? Это означает, что каким-то образом друг к другу пытаются приладиться совершенно разные силы, и, соответственно, они оказывают друг на друга разное давление, они способны друг другу по-разному сопротивляться. Это реальность множественная (может быть несколько вариантов сборок одного и того же), гетерогенная (состоящая из элементов разной природы), потому что у нее существуют разные версии, разные сборки. Тут опять-таки хочется обратиться к одному из классиков.

У Георга Зиммеля есть серия очерков про итальянские города: их некоторое время назад на русском языке выпустили под одной обложкой в издательстве Grundrisse. Есть очерки, посвященные Риму, Венеции и Флоренции. Если их прочитать внимательно, то можно увидеть очень любопытную методологию исследования города, которую Зиммель там использует. У него нет типа города. Каждый новый город, который мы исследуем, будет представлять из себя уникальную конфигурацию, уникальную сборку, в которой конструкция будет определяться каким-то специфическим элементом. Сами по себе элементы нейтральны; восприятие красоты «основывается именно на эстетической нейтральности элементов и атомов мира, каждый из которых становится носителем красоты только в сочетании с другим, а другой — в свою очередь — только в сочетании с первым, так что красота присуща им всем и в то же время ни одному из них по отдельности». Можно пойти еще дальше и сказать, что эта сборка, понятное дело, будет меняться в исторической перспективе — то есть, Венеция XVII века и современная Венеция — это несколько разные сборки. Но, тем не менее, вот этот зиммелевский подход нетривиален, потому что оказывается, что мы не можем с одним и тем же понятием, с одной и той же рамкой города (или любого другого исследуемого объекта) подходить к любому другому городу. У нас радикальным образом, как описывает Зиммель, меняется сборка, в которой напряжение определяется той или иной конфигурацией элементов. В случае с Флоренцией это происходит одним образом, а в случае с Венецией или с Римом это происходит совершенно по-другому, хотя, казалось бы, мы имеем дело здесь с тремя итальянскими городами.

В мире технологического детерминизма принято считать, что инженерная версия — это более правильная версия, но, обратите внимание, опыт использования технологических объектов пользователями показывает, что вообще-то зачастую всё работает вовсе не так, как хотелось бы инженерам. Опыт пользователей показывает, что объект умножается: есть этот объект для инженеров, каким он был задуман для использования, а есть реальное использование, в котором некоторые вещи работают совершенно по-другому. Простой пример: женщины смотрят в черный экран смартфона, чтобы навести красоту, да и не только женщины, конечно же… Не факт, что это было вшито в объект, задумано таким образом, но предмет используется достаточно активно вот так, и в этом смысле он умножается. Дело даже не в том, что это «правильное» или «неправильное» использование смартфона, а в том, что нет оригинального способа, нет оригинального смартфона. Часто инженеры говорят: «Мы придумали технологию, и мы знаем, как её на самом деле надо использовать». «Ну-ну», отвечают им пользователи, глядя в погасший экран своих айфонов и поправляя чёлку.

Здесь стоит вспомнить выдающийся текст Мишеля Калонна про морских гребешков, по социологии перевода. Это статья о том, как несколько учёных решили повлиять на численность популяции морских гребешков в бухте Сен-Бриё во Франции. Сборки, альянсы, как их называет Каллон, временные, и в этих альянсах участвуют представители разных природ, потому что в данных случаях речь идёт о коллекторах (это как бы инкубаторы для гребешков), рыбаках, гребешках, учёных, морских звёздах, которые являются естественными врагами гребешков, и даже морских течениях. Цель учёных — увеличить популяцию гребешков в бухте Сен-Бриё. Они договариваются с рыбаками, чтобы те не ловили гребешков в течение какого-то времени. Затем условно договариваются с гребешками, чтобы те прикреплялись к коллекторам. Коллекторы — это такие штуки, в которых личинки гребешков находятся в безопасности, вырастают там и, когда покидают коллектор, они уже в панцире, никто не может их съесть. Каллон описывает реальность через серию альянсов и предательств. Он утверждает, что нет изначально заданных идентичностей. Все идентичности устанавливаются или обретаются в процессе переговоров, альянсов и предательств. Разные акторы вступают в какие-то сборки, а потом они могут отказаться от этого участия. Но у них нет изначально заданных идентичностей. Потому что учёные становятся учёными только тогда, когда они привлекают технологии, борются с течениями и звёздами. Гребешки вообще появляются в качестве таковых, в качестве существ, имеющих свой интерес, только когда участвуют в сборке коллектива. Кстати, в итоге были предательства — сперва гребешки вступили в союз с учёными и прикреплялись к коллекторам, а затем предали их и перестали прикрепляться. Рыбаки выловили всех гребешков. Этот способ описания придаёт динамику гетерогенной реальности, в которой действуют существа разных природ и интересов.

Реальность — это то, что мы конструируем, то, что мы создаем, реальность производится нами. Она производится не только через вмешательство исследователя (об этом будет сказано ниже), но, обратите внимание, вообще вся реальность (и особенно технологическая) — это то, что сделано, что было произведено или изготовлено определённым образом. При этом нужно понимать, что эта сконструированная реальность может быть сконструирована по-разному, потому что она формируется в определенных локальных условиях. Это касается и географии, и набора материальных предметов. Кроме того, что мы называем конструированием? Это не только производство. Это еще и сети распределения, это еще и сети потребления — потому что, как я уже говорил, потребление или использование различного рода вещей может быть разным. И опять-таки существует некоторое критическое количество локальных условий, которые определяют производство, потребление и распределение в данном случае. Соответственно, нужно понимать, что это конструирование не может быть произвольным. Или, другими словами, нужно говорить о том, что производство реальности, в том числе технологической, имеет некоторые ограничения.

Я хотел бы вспомнить один текст, развивающий эту мысль. Есть такой автор в исследованиях науки и технологий — Тревор Пинч. У него есть классная статья, она переведена на русский — «Укрощение нечеловеков». В этой статье он рассказывает о своём опыте работы президентом ассоциации по благоустройству небольшого городка в Итаке, университетского городка, где он живет. И вот его выбрали президентом ассоциации. Это ситуация, в которой любые изменения в городе достаточно активно обсуждаются гражданами этого поселения. Пинч рассказывает историю: местный раввин просит у ассоциации разрешения на установку стены Эруф. Стена Эруф невидимая, то есть её не существует. Но в то же время она существует и она очень важна, поскольку позволяет в Шаббат делать какие-то вещи. Например, если вы находитесь под защитой Эруф, то вы можете перемещаться на инвалидной коляске. Само по себе перемещение в инвалидной коляске является проблематичным, потому что это работа, которую нельзя совершать в Шаббат, но находясь в контурах этой невидимой стены, это можно делать. Раввин в качестве аргумента говорит, мол, понимаете, это не какая-то там религиозная история, мы хотим просто облегчить жизнь некоторых людей, но, при этом, при всей невидимости этой стены, он хочет эту стену на заседании сделать видимой. У стены обозначен некоторый контур — как в детской игре, как в Доггвилле. Раввин просит разрешения на то, чтобы использовать для этого уже существующую инфраструктуру, которая по периметру поселения проходит — например, столбы электрические. Но есть одно техническое требование, важное: эти столбы должны стоять очень ровно. А поскольку они, понятное дело, стоят не идеально ровно, то их предполагалось с помощью очень сложного оборудования выравнивать. А в некоторых случаях ещё и помещать их в пластиковые кожухи, которые, собственно, эту прямоту бы обеспечивали.

Этот текст очень хорош, потому что он показывает на нескольких примерах (тот, который привёл я, — не единственный), насколько сложной может быть реальность. И, собственно говоря, проблема может оказаться в том (и в этом смысл исследования), чтобы некоторые невидимые вещи сделать видимыми.

Давайте я попытаюсь порассуждать о двух терминах, имеющих решающее значение для STS. Я буду говорить о понятии «технологический объект» и о понятии «инфраструктура», попробую показать, как они связаны друг с другом (или как не связаны). Существует теоретическая конвенция в отношении технологических объектов, связанная с метафорой черного ящика. Эта метафора приходит из кибернетики, её активно использует Эшби, например. У него можно прочитать, например, что вообще-то действия дверного замка для обывателей зачастую являются черным ящиком, потому что когда мы открываем этот замок, мы не задумываемся о его внутреннем устройстве. И дверной замок — если представить такой, с ручкой — вдруг становится проблемой, когда ломается, особенно если мы оказались с той стороны двери. Часто нам в этой ситуации нужна помощь специалиста из МЧС или человека, который сможет замок починить, какого-нибудь мастера на все руки. Соответственно, обратите внимание, что технологическим объектом мы можем назвать любой объект, внутренняя сложность которого при использовании будет непрозрачной. Поскольку мы претендуем на социальные исследования, когда мы называем этот объект черным ящиком, мы не обязательно имеем в виду техническое действие, заложенное в него инженерами.

У Латура в тексте «Социология одной двери» доводчик, который управляет дверью, становится очень сложным моральным объектом, потому что он освобождает людей от возможности придерживать дверь, заботиться о другом человеке. Он начинает выполнять эту моральную работу. Простой, казалось бы, гидравлический доводчик оказывается такого рода черным ящиком — при исследовании мы этот черный ящик приоткрываем и видим, что технологический объект обладает не только техническим устройством взаимодействующих друг с другом деталей, но и сложным устройством социотехнического характера, потому что технологии, мораль и прочие вещи начинают вдруг переплетаться и влиять друг на друга.

Что касается понятия «инфраструктура», очень модного в последнее время, то здесь другая метафора. Это метафора не черного ящика, потому что, обратите внимание, когда мы имеем дело с технологическим объектом, мы так или иначе видим некоторые его границы. В случае с гаджетами это понятно: вот мой телефон, я не знаю, как он работает, я испытываю сложности при его использовании (не знаю, как вы), и мне нужно попросить совета не у гугла, а у друзей, чтобы понять, что мне нужно. И все равно я не использую какие-то приложения. В общем, сфера использования смартфона достаточно ограниченна, и понятно, что эта штука напичкана какими-то возможностями, которые я никогда не использую. Я вижу определённые границы этого объекта, но его внутренний комплекс оказывается недоступным для меня.

В случае с инфраструктурой, обратите внимание, огромное количество связанных друг с другом черных ящиков вообще невидимы для нас. То есть инфраструктура — это то, что мы вообще не замечаем, это то, что обеспечивает наше с вами перемещение или нашу жизнь в целом — как, например, инфраструктура электричества или инфраструктура естественного газа. Ну или как транспортные инфраструктуры. Мы их не замечаем до определенного момента — до тех пор, пока они не сломаются. То есть, сравните, в отношении черного ящика работает такая история: он сам по себе принципиально виден, но нам не видно его внутреннее устройство, мы не особо о нём заботимся. В случае с инфраструктурами — мы вообще их не замечаем. В какой-то момент я начал жить самостоятельно и стал платить за квартиру — то есть не за аренду, а именно за коммунальные платежи. И я помню, что очень сильно удивился, потому что для меня вдруг стало очевидным существование сетей в квартире. Отдавая за них добрую порцию заработанных денег, я осознал, что они вдруг стали существовать — до этого всё это считалось само собой разумеющимся. Инфраструктура становится проблематичной в такие моменты.

Вот пример с дорожной инфраструктурой в Албании — исследование антрополога Димитриса Далакоглу. После войны Албания была одной из ведущих европейских стран по развитости сети дорог — горных дорог, которые сложно строить и ремонтировать, потому что их размывает и т. д. При этом всего лишь 1% жителей страны имел доступ к автомобилям, и, более того, значительная часть албанского населения не имела права выезда за пределы места проживания. То есть, чтобы поехать в столицу на какой-нибудь фестиваль фольклорной музыки, нужно было брать специальное разрешение в органах безопасности. Это была потрясающая история, когда горная страна имеет огромную сеть дорог, но эти дороги практически не используются. Так было до 1991 года. Понятно, что в этом случае инфраструктура выполняет другую функцию — функцию консолидации или функцию собственного конструирования албанского социалистического общества. Сегодня информанты, которые общаются с антропологами, могут ткнуть пальцем и сказать: «Я строил вот эту дорогу» или «Я ремонтировал эту дорогу». Постройкой дорог занимались все: пионеры, заключенные, солдаты. А после 1991 года ситуация радикальным образом изменилась — количество машин увеличилось в сотни, в тысячи раз, потому что 90% населения получило дешевые подержанные автомобили из Европы. Тогда Албания стала для жителей хабом: эти дороги стали использоваться, чтобы уехать в Грецию, в Германию на работу. Значительное количество работоспособного населения эмигрировало. Тогда эти инфраструктуры получили новый смысл..

То, как работает инфраструктура, невидимая до определенного момента или видимая, — это объект исследований, на который стоит обращать внимание. Как только мы начинаем черные ящики связывать друг с другом, как в случае с интернетом, у нас появляется то, что мы называем инфраструктурой. Когда мы вспоминаем о проблемах с интернетом? Как только он перестает работать — в этот момент инфраструктура становится более-менее действующей и может стать объектом исследования.

Понятно, что сам исследователь, будучи действующим лицом, приходя в поле, приносит с собой существенные изменения. И все что он может зафиксировать в этом поле, — это некоторая совокупность изменений, которые он принес. С этой совокупностью изменений можно дальше работать, потому что нет нетронутых полей, нетронутых клубничных или земляничных полей. Каждый раз, когда мы приходим исследовать объект, будь то интернет, или пользователь, или что-то еще, все, с чем мы можем работать — это некоторое возмущение, которое мы сами туда приносим. Но это возмущение может зацепить какие-то другие вещи, которые могут оказаться интересными для нас или могут нам что-то рассказать о том объекте, который мы выбрали для исследования. Соответственно, смотрите, еще раз: это реальность множественная, потому что у нее существуют разные версии, разные сборки.

Мы привносим новое, а значит, мир изменится после ваших вопросов. Если мы понимаем это и готовы нести за это ответственность — мы получаем некоторое преимущество, чем если бы мы оставались в классической парадигме и думали, что наш объект строго очерчен, люди за стеклянными стенами, и не важно, спрашивал ты или нет. У Платона был сюжет, который тут уместно вспомнить — в «Государстве» есть пересказ одного достаточно популярного мифа о кольце, которым владел царь Гиг. Кольцо позволяло ему оставаться невидимым. Вот от этой идеи нам стоит отказаться, у нас нет волшебных колец и мы присутствуем здесь и сейчас своими телами.

Я не занимаюсь прицельно исследованиями интернета, но когда я получил от вас этот вопрос, я задумался, на что можно было бы обратить внимание. В любом населенном пункте, который имеет границы, хотя бы формальные, административные, эти границы так или иначе фиксируют какую-то историю, которая здесь накопилась, или некоторое состояние, с которым мы сталкиваемся. В результате мы можем говорить о тюменском, или, не знаю, об урюпинском.

Если говорить об интернете отдельно взятого населенного пункта, перед нами стоит вопрос: как разговорить вещь? В процессе любой полевой работы есть момент, когда вы оказываетесь где-то с дизайном исследования или без дизайна и с вопросом в голове: и вот что теперь делать? С чего начать? Этот вопрос задает Латур: как разговорить вещь? Поскольку, как я говорил в контексте инфраструктуры, объекты вообще зачастую невидимы при всей их материальности, вы спотыкаетесь, но вы всё равно их не замечаете. В книге «Пересборка социального», в части «Перечень ситуаций, когда активность объекта легко увидеть» (с. 112−116) Латур даёт несколько советов, которыми мы можем воспользоваться.

Во-первых, нужно обращать внимание на новшества и инновации, ситуации, когда пытаются что-то внедрить — новое оборудование, алгоритм или что-то такое. Понятно, что история развития сетей в городе — это история каких-то конкретных технических решений, о которых есть память, о которых есть информация в печати или в документации. В контексте устной истории, если вы будете разговаривать с сотрудниками каких-то компаний, например, их знания о том, как происходило внедрение каких-то артефактов, точно покажут вам некоторые узловые моменты, связанные с тем, что были некоторые сбои и неполадки. В исследованиях науки и технологий это называется «контроверзы», или, как ещё переводят (менее удачно), «разногласия» или «споры». Сталкиваясь с контроверзой, вы получаете некоторую историю, достойную быть описанной. Контроверза потянет за собой любопытные ниточки, связанные с группами, с материалами, с событиями и т. д. Итак, первый совет — это обращать внимание на инновации подобного рода.

Второй совет связан с тем, что поломки или, как говорит Латур, забастовки тоже всегда приводят нас к подобного рода контроверзам и открывают перед нами поле звучащих вещей, которые начинают вступать друг с другом в конфликт или, наоборот, в союз. Что называется, разговаривать. Любая поломка, как мы сегодня обсудили, делает вещь видимой и существующей для нас. Понятно, что история интернета — это всегда история неудач, история поломок, помимо всего прочего. Это не только история монтажа и изобретения, а еще и история неудач.

Третий совет связан с тем, что есть наивный пользовательский опыт. Пользователь — это существо, которое полностью игнорирует все предписания, все инскрипции, предложенные разработчиками-инженерами. Соответственно, исследования пользовательского опыта указывают на еще одну контроверзу — между тем, как вещь виделась создателями, и тем, как она используется. Невежество, этот ignorance, который существует, может стать предметом исследования в том числе и в контексте интернета, поэтому (банальную вещь говорю, но тем не менее) нужно общаться с пользователями. Любой потенциальный житель города — это пользователь. Вы просто ходите по улицам, по кафе или находите друзей (мы помним, что дружеский элемент — это очень важный элемент этнографического исследования). Находите друзей и разговариваете с ним о том, что происходит, есть поломки или нет и т. д.

И четвёртый совет — совет, связанный с тем, что иногда поломки, или инновации, или это пользовательское невежество стали уже прошедшим временем, потому что история интернета в городе — это история прошедших лет. Идите, говорит Латур, в архив. Архивами здесь могут быть, обратите внимание, и техническая документация, и обычные газеты, и телевизионные выпуски, и устные истории, воспоминания последних двадцати лет. Когда вы пойдете в архивы, вы увидите, что история неровная и не гладкая, потому что что такое исследование интернета по большому счету? Инженеры пытаются представить нам историю интернета как историю некоторых последовательных решений в контексте эволюционистской парадигмы: сначала мы сделали это, а потом это, а потом у нас получилось вот это. Это история без швов, и задача исследователя — посмотреть на историю интернета в конкретно взятом населенном пункте как на историю, которая будет подразумевать совершенную другую онтологию. Собственно, контроверзы нам и нужны, чтобы увидеть совершенно иное положение вещей — то, о котором я говорил в начале. Реальность сконструирована, конструирование имеет существенные онтологические ограничения, реальность множественна и гетерогенна. Разговоры с пользователями, разговоры с инженерами и другими техническими работниками существующих или уже не существующих фирм, разговоры с архивами могут в итоге создать более или менее если не полную, то консистентную картину происходящего. Стоит помнить о том, что в Тюмени, в Урюпинске или в любом другом городе ваша версия, ваша сборка будет отличаться от всех остальных, но в итоге она может оказаться красивой, и это будет достойным завершением исследования.