Разумеется в кратком подкасте я вряд ли успею предложить свои версии ответов на все эти вопросы, поэтому попытаюсь сосредоточиться лишь на нескольких темах, которые в них затронуты.

Одна из этих тем — с каким инструментарием мы можем подойти к исследованию телесности. Поскольку я по роду своих занятий являюсь антропологом и работаю в основном в России, то меня также интересует вопрос, есть ли в отечественной антропологии соответствующий концептуальный словарь, опыт или материалы, которые могли бы помочь нам в таком исследовании. Как в ней концептуализируется телесность? И если мы имеем в виду здесь современные технологии, то ещё одним вопросом оказывается такой: есть ли у наших антропологов опыт размышлений об интерфейсе тела и техники, о связях телесности и технологий? Наконец, последним из вопросов, который я намерен затронуть, это вопрос о методах такого исследования и, в частности, о перспективе использования в данном контексте метода автоэтнографии.

Итак, первая из названных тем — проблематика тела и телесности в самой антропологии. Здесь я должен начать с того, что постановка этого вопроса в столь общем виде не слишком интересна. Значительно интереснее было бы обсудить, какое тело исследовали антропологи. Я знаю по меньшей мере три тела, исследования которых мало пересекаются или не пересекаются совсем — столь разного инструментария они требуют для своего понимания.

Наиболее знакомое нам, поскольку оно лучше всего вписано в картезианское наследие модерна и наш здравый смысл — это тело физическое, имеющее размеры, биохимию, анатомию и физиологию. Именно оно чаще всего оказывается вписанным в дискурсы разных наук: медицинских, физико-антропологических и т. п.

Второе тело я вслед за многими исследователями назову телом социальным. Это тело украшаемое, демонстрируемое, тело для Других. Оно тоже неплохо изучено и представлено в большом спектре репрезентаций — от художественных до научных, но здесь речь идет уже не о биологических, а о гуманитарных и социальных дисциплинах, включая и философские, например, эстетику. В их контексте, поскольку речь идет прежде всего о репрезентациях тела, для обозначения результата или «продукта» таких репрезентаций уместнее использовать термин «телесность». В случае исследований онлайн-телесности именно эта ипостась тела, как мне кажется, выходит на первый план, однако ею виртуальная телесность не исчерпывается, поскольку существует еще и третье тело.

О третьем теле учёные вообще и российские антропологи в частности, знают до обидного мало в силу того, что это тело не улавливается научными дискурсами любых дисциплин — это проживаемое тело, которое есть у нас всех, но о котором размышляют по большей части поэты, писатели и философы.

Я здесь имею в виду прежде всего работы феноменологов, как например, Анри Бергсона, Мориса Мерло-Понти, Германа Шмитца, а если говорить о здешней литературе — то прежде других стоит вспомнить о книге Валерия Подороги «Феноменологи тела» (М., 1995). Проживаемое тело не объективируется и потому регулярно ускользает от взгляда позитивных наук. В некоторых европейских философских традициях даже на уровне терминологии сложилось противопоставление проживаемого и физического тел (ср. нем.: Leib — Körper; фр.: chair — corps; англ.: flesh — body). Быть может и по-русски в некоторых контекстах будет уместно использовать противопоставление плоти и тела, хотя первый термин имеет у нас по сравнению с названными аналогами, как мне кажется, более сильные религиозные коннотации.

Если вернуться к случаю российской антропологии, то в её истории обнаружится значительное число работ о физическом теле. Я имею в виду прежде всего соматологию и палеоантропологию как субдисциплины физической антропологии. Немного меньше повезло «социальному телу» — телу украшаемому, демонстрируемому, телу для Других — атлетическому, эстетизированному, модному и проч.

К социальной ипостаси телесности следует по-видимому отнести и часть гендерных исследований, во всяком случае те из них, в которых не игнорируются телесные аспекты социальных ролей мужчин и женщин. Уместно вспомнить также об исследованиях сексуальной культуры в России, проведенных на рубеже 1990-х и 2000-х годов Игорем Семеновичем Коном, в частности такие его книги как «Клубничка на березке. Сексуальная культура в России» (М., 1997; 2005; 2010), «Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви» (М., 1998), «Мальчик — отец мужчины» (М., 2009, 2017) и др.

Стоит, однако, отметить, что проживаемое или воспринимаемое тело российскими антропологами практически не исследовалось. Впрочем, и здесь существуют редкие исключения, о которых следует упомянуть. Это работы Яна Вениаминовича Чеснова и, в частности, его «Телесность человека: философско-антропологическое понимание», опубликованная в 2007 году, в которой он в свойственной ему мифопоэтической манере анализировал мифологические сюжеты из фольклора по преимуществу кавказских народов. Кроме этого, следовало бы, наверное, упомянуть, как это не парадоксально, так называемую когнитивную антропологию, которая имеет еще и другое наименование — антропология сознания — и уже в силу этого своего названия вроде телом заниматься не должна. Однако в сферу интересов этой антропологической субдисциплины входят так называемые ИСС — измененные состояния сознания, содержание которых нередко имеет отношение к собственному телу, к телу воспринимаемому воплощённым в него сознанием. В отечественной литературе по ИСС, в том числе антропологической, можно обнаружить немало наблюдений, имеющих непосредственное отношение к тому, что я вслед за феноменологами называю здесь проживаемым телом.

Теперь о социальном теле.

Социологи, социальные психологи и антропологи описали множество деталей манеры присутствия именно социальных тел. Я упомяну здесь только классику жанра — работу Ирвинга Гофмана «Представления себя другим в повседневной жизни» ([1956] М., 2000). Именно социальное тело выходит на первый план в ритуалах, в том числе и в ритуалах общения (здесь опять же следует назвать книгу Гофмана «Interaction Ritual» (N.Y., 1967). Существует, однако, особый класс ритуалов — возрастные обряды перехода — в ходе которых физические тела подростков подвергаются разным испытаниям (скарификации, татуированию и проч.), что и символизирует их переход от животного или природного состояния и превращение в «полноценных людей». Параллельно этому их природные или физические тела становятся телами социальными.

В качестве отдаленного аналога таких телесных трансформаций в современной городской цивилизации можно рассматривать разрешение пользоваться косметикой или курить и употреблять алкоголь с определенного возраста. Здесь медицинский дискурс о наносимом всеми этими практиками вреде здоровью оказывается неэффективным именно по причине символического и ритуального характера такого рода практик. Проживаемое тело, разумеется, принимает, если можно так выразиться, живейшее участие во всех этих практиках, и его аффективная жизнь оказывает на них сильное влияние, однако я полагаю, что социальная сторона здесь всё-таки является ведущей, поскольку без социальных образцов такого поведения сами эти практики, быть может, и не существовали бы вовсе.

Манера присутствия или способ включения в среду каждого из описанных трёх тел зависит не только от имманентных им свойств, но и от типа среды. Здесь нужно сказать, что как и в случае вопроса о теле, оказавшемся в своей постановке слишком общим и абстрактным (я здесь имею в виду первый из вынесенных для обсуждения вопросов: «Как поддерживается связь тела с тем, что происходит в виртуальной и актуальной средах?»), точно так же и понятия актуальной и виртуальной среды оказываются плохо поддающимися операционализации без рассмотрения их более конкретных видов. Здесь мне кажется очевидным, что названные три тела по-разному присутствуют в одной и той же среде, не говоря уже о том, что для физического тела не всякая виртуальность оказывается доступной, а точнее — оно может присутствовать лишь в гибридных средах, объединяющих элементы виртуальной и реальной действительности.

Но здесь мы забегаем вперёд. Вообще в этом моменте рассуждения мы оказываемся на мало освоенной территории и сталкиваемся со множеством трудностей. Что я имею в виду под этими трудностями? Мало того, что нам требуется здесь детальность наблюдений, которая значительно превосходит детальность обычного полевого антропологического или социологического исследования, и которая встречается обычно лишь при осуществлении лабораторных экспериментов у психологов и в некоторых феноменологических исследованиях или в работе квалифицированных психотерапевтов.

Наша ситуация осложнена отсутствием готового и в необходимой степени разработанного концептуального словаря, который был бы способен схватывать и адекватно отражать такие наблюдения. Иначе говоря, нюансировка и детальность наблюдения оказывается недостаточной или невозможной, если у нас нет языка для выражения её результатов. Вот почему нам приходится все время искать такие понятия и заимствовать их у философов, психологов, нейрофизиологов и представителей еще дюжины специальностей. Всё, что я попытаюсь описать далее, следует расценивать как приблизительный и предварительный набросок или схематизацию этой новой, во всяком случае — для антропологов — территории. Это относится как к терминологии, с очевидностью недостаточно точной, так и к выбору подходов и методов.

Виртуальность, как мне представляется, имеет градации в степени захвата нашего сознания и/или тела (я совсем не уверен, что картезианское их противопоставление здесь уместно).

Градуированность виртуальности лучше всего продемонстрировать на конкретных примерах, но чтобы эти примеры привести потребуется ввести ещё несколько понятий. Это понятия схемы тела и образа тела, которые здесь совершенно необходимы как инструменты анализа. Уместно и обращение к семейству понятий, описывающих соматическую рутинизацию действий или их паттернов (т.н. моторных схем). В центре этого кластера находится по-разному передаваемое по-русски понятие «embodiment», семантически связанное с такими понятиями как привычка, навык, техники тела, а также с широким кругом других понятий и терминов, предоставляющих некоторые возможности для анализа процессов телесного освоения или инкорпорации и «воплощения» не только сознания, по отношению к которому понятие embodiment и атрибут embodied чаще всего и употребляются, но и для более интересных для нас в контексте взаимоотношений телесности и технологий случаев протезов, инструментов, аппаратов, экстенсий, становящимися частями тела, в том числе процессов включения всех этих устройств в нашу схему тела или же в его образ.

Представление о градуированной виртуальности приходится использовать в связи с тем, что наряду со старыми технологиями виртуализации, приводящими к удвоению реальности — книгой, театром, музыкой, кино, телевидением, телефоном, оффлайн-играми и различными миметическими искусствами, включая живопись, скульптуру, балет, которые могут рассматриваться как технологии захвата наших чувств, а стало быть и тел, и их погружения в создаваемую средствами этих технологий реальность. Появились иммерсивные онлайн-игры, компьютеры и смартфоны с их онлайн-средами, 3D-технологии дополненной реальности, роботы с телеуправлением, обеспечивающим обратную связь с телом в реальном времени, изощренные иммерсивные видеоигры и т. д. Градуированность в данном случае означает, что каждая из перечисленных технологий имеет не только собственный способ захвата и вовлечения наших сознания, чувств и тел, но и вовлекает органы ощущений в разных объемах, опираясь не только на визуализацию, но и на слуховые, тактильные, а иногда и на другие комплексные ощущения — интероцепцию, кинестетику, чувство равновесия и ощущения мускульных усилий и т. д.

В феноменологическом анализе синтетическое ощущение пребывания сразу в двух локальностях — реальной (например, перед экраном компьютера) и виртуальной (например, при обратной связи от вашего аватара в видеоигре) обычно обозначают термином «re-embodiment» (который по-русски можно передавать в зависимости от контекста терминами воплощение, перевоплощение, или калькой — ре-воплощение). Конкретные исследования различных видов «воплощения» в онлайновых виртуальных средах и их сравнения, например, с интеграцией инструментов или вещей, имеющих прямой контакт с телом (знаменитый пример Мерло-Понти с тростью слепого, или Хайдеггера — с молотком) обнаруживают довольно существенные различия между способами телесной интеграции тех и других.

Градуированные переходы от реальности к виртуальности в разных типах ситуаций могут описываться в терминах включённости в них всех уже перечисленных телесных ипостасей или тел лишь при учете отношений между образом и схемой тела.

Образом тела является набор тех интенциональных состояний и диспозиций, включающих восприятия, полагания и отношения к собственному телу, которое выступает в качестве объекта этих диспозиций, полаганий и т. д. (Gallagher 2005: 25), в то время как под схемой тела обычно имеют в виду дорефлексивный синтез множества сигналов, поступающих от разных органов тела и его подсистем, на основе которого и могут осуществляться автоматические, или бессознательные и дорефлексивные движения тела, лежащие в фундаменте всех сознательных или интенциональных его действий.

Схема тела характеризует проживаемое тело, или плоть, в то время как образ тела связан с социальным и физическим телами. С образом тела мы сталкиваемся, когда рассматриваем собственное отражение в зеркале, на фотографии, на экране компьютера, в ходе различных косметических, санитарных и медицинских процедур, при оценке тела с позиций социальных норм красоты и уродливости и т. п. В отличие от этого схема тела имеет дело не с визуальными образами и социальными нормами, но с обычно нерефлектируемыми телесными ощущениями и диспозициями: мы хорошо ощущаем габариты своего тела, и нам не приходится давать сознательные команды рукам и ногам, чтобы идти или бежать. В фокусе внимания здесь оказываются препятствия и вообще окружение, а не само тело.

Трость слепого, например, входит в его схему тела и ощущается как его часть. Здесь, впрочем, тоже есть градации в диапазоне от протезов, инкорпорированных внутрь тела (например, кардиостимуляторов), которые, как мне представляется, удобно объединить под термином «инкорпорации» до различных инструментов, входящих в контакт с телом и со временем в результате тренировки и образования навыка или привычки, превращающихся в часть его схемы — их удобно обозначить как «экстенсии». В ходе тренировки по обращению с инструментом, например, плотницким молотком, и с образованием навыка этого обращения, молоток в какой-то момент исчезает из фокуса внимания и начинает функционировать как часть тела. Это и есть момент интеграции инструмента в схему тела, в результате которой эта схема модифицируется, поскольку молоток в руке дает возможность иначе взаимодействовать со средой. Модифицированное или дооснащённое таким образом тело обретает новые возможности за счет экстенсии, ставшей частью схемы тела.

Новые технологии, в частности, телеуправляемые роботы, позволяют нам взаимодействовать с инструментами на удалении, подчас значительном, как, например, в ходе дистанционных хирургических операций. Здесь рука хирурга осваивает и интегрирует в схему тела непосредственно контактирующей с ней монитор или джойстик. Однако искусственная рука или манипулятор выполняющего хирургическую операцию робота также ощущается живым хирургом, и в этом смысле она также интегрируется, но эта интеграция происходит на перцептивно менее насыщенном уровне образа тела. Разница между непосредственно касающимся тела инструмента в том, что он мгновенно обеспечивает обратную связь не только визуального, но и тактильного характера, а также различные проприоцептивные сигналы — мы ощущаем его вес, собственные мышечные усилия по управлению этим «довеском» и т. п. Техника быстро развивается, и, возможно, уже в очень недалеком будущем хирурги получат и нюансированную тактильную связь с оперируемом на расстоянии пациентом, но пока этого не случилось разница между виртуальным контактом и реальным в процессах интеграции или воплощения остается разницей между интеграцией в схему тела и интеграцией в образ тела. Иммерсивные 3D-технологии, используемые в тренажерах для пилотов и космонавтов, сложность которых постоянно растет, вероятно вскоре сотрут эти границы в модусах телесной интеграции, однако как только они полностью исчезнут, мы перестанем различать виртуальную и реальную среду. Новые технологии уже сегодня делают осмысленным постановку вопроса каков характер различий между виртуальное и действительной реальностями: носят ли они качественный или уже только количественный характер?

Взаимодействие тела и техники, телесности и новых технологий, увы, пока еще не вошло в предмет исследований наших антропологов, за исключением, пожалуй, исследований репродуктивных технологий в медицинской антропологии, где тело выступает прежде всего в своей физической ипостаси. Социальное тело обычно исследуется вне его технологического контекста, и это сегодня нужно рассматривать уже как методологический изъян. Наконец, проживаемое тело, как я уже говорил в начале нашего разговора, практически не привлекало внимания антропологов, в силу чего и методы его исследования плохо развиты, если не вовсе отсутствуют. Автоэтнографический подход мог бы, конечно, оказаться здесь неплохим подспорьем при условии его настройки на наблюдение за столь специфическим «объектом» как феноменологическое тело. Принципиальная дорефлексивная природа проживаемого тела и его, если так можно выразиться, «необъективируемый» характер оказываются главными препятствиями на пути его постижения. Автоэтнография здесь не может стать прямым и непосредственным описанием собственного опыта, поскольку она с неизбежностью запаздывает по отношению к наблюдению, а само наблюдение в свою очередь запаздывает по отношению к опыту. Мы здесь имеем дело с осознанием и анализом своего прошлого до- или предрефлексивного телесного опыта, что существенно отличается от наблюдения, которое в данной ситуации оказывается невозможным. Здесь мы можем опираться только на память, правда вооруженную специальными средствами рефлексии — теми самыми понятиями, которые я попытался кратко охарактеризовать в этом разговоре. Нам нужно будет улавливать моменты трансформации телесной схемы и образа тела, вхождение в фокус внимания (фокализацию) инструмента, с которым тело взаимодействует, и его исчезновение в ходе его телесной интеграции (дефокализация). Реконструировать эти моменты совсем не просто. Двойная временная отсрочка (аналитического метода по отношению к сырым данным наблюдения, и опосредование их самих памятью), как и неуловимость диспозиций собственного тела продолжают сохранять за ним статус наиболее таинственного среди интимно близких нам объектов.